Как работает язык?
Роль языка в дискриминации
и социальных трансформациях

В этом тексте поговорим о том, как язык формирует реальность: от философии до повседневной речи — о том, почему слова важны, как они поддерживают или подрывают власть, и как использовать язык для социальных трансформаций?

— Введение: что такое язык?

— Взгляд на язык в истории философии

— Мифы о языке, которые мешают слышать и понимать друг друга

— Как учитывать ограничения языка в коммуникации

Публикации текста в инстаграме: Часть 1, Часть 2, Часть 3

_________________________________________

Введение: что такое язык?

Язык — это живая система знаков, через которую люди выражают мысли и устанавливают связь друг с другом. Швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр писал, что язык представляет собой «систему знаков, выражающих идеи» (Cours de linguistique générale, 1916). Иначе говоря, слова, жесты и символы — кирпичики, из которых мы строим смысл и делимся им.

Однако язык не является отражением объективной реальности. Это очень важная мысль: язык — это скорее инструмент для описания той или иной модели реальности. Мы помним, что объективная реальность — понятие ненадежное и весьма сомнительное. Поэтому если представить язык как зеркало, то в нем в первую очередь отражается культура и динамика власти в отдельно взятом социальном контексте.

Когда мы говорим о языке, мы имеем в виду и средство общения, и инструмент мышления, и социальный институт. Ведь он формируется обществом, регулирует наши взаимодействия и поддерживает существующие нормы, роли и иерархии. Это хорошо заметно на примере активистской работы. Например, феминистки зачастую очень хорошо понимают, что язык — это поле политической борьбы: за право быть услышанной и учтенной, за изменения несправедливого социального порядка.

В дальнейшем мы рассмотрим, как в разные периоды философия осмысляла язык, какие мифы о языке мешают взаимопониманию, каким образом слова могут увековечивать неравенство — и как, признавая ограничения языка, мы можем строить более чуткую коммуникацию.

Язык в истории философии (кратко)

Для того, чтобы убедиться в призрачности идеи о стабильности и объективности языка — можно заглянуть в историю философии. Далее мы постараемся проследить эволюцию представлений, рассмотрим ключевых авторов, которые размышляли о том, что такое язык и как он работает.

Для античной философии язык являлся инструментом отображения реальности и разума. Аристотель (IV век до н.э.) подчеркивал природную социальность речи: человек — «политическое животное» именно потому, что обладает даром речи для выражения нравственных понятий (трактат «Политика»). Он указывал, что если крик выражает боль или удовольствие, то речь предназначена для рассуждений о справедливом и несправедливом, полезном и вредном. Таким образом, античная культура видела в языке средство рационального обсуждения общих ценностей — основу общественной жизни. Язык являлся средством выражения разума и обозначения универсалий.

В Новое время (XVII–XVIII века) философы начинают осмыслять язык как проблему мышления и коммуникации. Джон Локк обращает внимание: слова лишь обозначают идеи, существующие в уме, но часто искажают смысл. Он предупреждает о неточности языка как источнике многих философских заблуждений. Томас Гоббс и Рене Декарт также связывают язык с логикой и мышлением, а Лейбниц мечтает о логическом универсальном языке — characteristica universalis. Эти идеи закладывают основу более позднего интереса к языку как к философской категории.

В XIX веке Вильгельм фон Гумбольдт скажет, что язык — форма мышления, связанная с духом народа. Каждому языку соответствует своя картина мира — эта идея позже найдет продолжение в структурализме XX века.

В XX веке Витгенштейн радикально меняет философию языка. В ранних работах он полагает, что язык логически отображает действительность (каждому факту соответствует утверждение). В «Логико-философском трактате» (1921) он утверждает: «Границы моего языка означают границы моего мира». Это означает, что наше мировосприятие ограничено теми смыслами, которые доступны нам через язык. Если чего-то нельзя выразить, то в определённом смысле этого «нет» для нашего разума. Позднее, в зрелых работах, Витгенштейн изменил свою позицию: вместо жесткого соответствия мира и языка он предложил видеть в языке набор «языковых игр». В них значение слова определено его употреблением в конкретном жизненном контексте. Тем самым язык предстает динамичным социальным явлением — мы постоянно создаем значения в процессе коммуникации.

В середине XX века произошёл так называемый «лингвистический поворот» в философии: пришло осознание того, что многие философские проблемы — это проблемы языка. Стало ясно, что язык не пассивно отражает действительность, наоборот — активно её конструирует.

Структуралисты (например, Роман Якобсон, поздний Соссюр) подчеркивали, что значение рождается из системы отношений между знаками. Каждое слово имеет смысл только благодаря отличию от других слов. Постструктуралисты пошли дальше и поставили под сомнение саму идею устойчивого, фиксированного значения. Они утверждали, что смысл не задаётся раз и навсегда, а рождается в процессе интерпретации и всегда зависит от контекста.

Жак Деррида ввёл понятие différance — это игра слов, обозначающая одновременно различие и отсрочку смысла. Он утверждал: значение слова никогда не бывает определено полностью. Чтобы понять одно слово, мы всегда опираемся на другие — а те, в свою очередь, на следующие. Смысл не даётся сразу, он бесконечно откладывается, ускользает, разворачивается в цепочке ассоциаций. Таким образом, язык создаёт многослойное поле смыслов, которое никогда не сводится к единственной истине (На границах философии, 1972).

Мишель Фуко переосмыслил язык в терминах дискурса — системы высказываний, связанных с властью и знанием. Фуко утверждал, что дискурс не нейтрален: он формирует то, что мы считаем истиной, нормой, возможным или немыслимым.

«Дискурс передаёт и производит власть; он её укрепляет, но также подрывает и выставляет напоказ, делает ее хрупкой и позволяет ей противодействовать», — писал Фуко (The History of Sexuality, Vol I, 1978). Язык может одновременно быть орудием господства и инструментом сопротивления.

Эта идея особенно важна в феминистском и квирном контексте угнетения. На фоне патриархальной гегемонии и гетеронормативного дискурса очень заметно: кто контролирует язык, тот контролирует и то, что считается «нормальным», «приемлемым», «естественным». Например, слово «лесбиянка» до сих пор часто звучит в медиаполе только в связке с порнографией, а не с обычной жизнью реальных женщин и персон. Консервативные политики годами говорят о трансгендерных людях уничижительно, сводя всё к медицинскому диагнозу — и тем самым лишают их субъектности. Выражение «традиционные ценности» в политических речах используется так, будто всё, что выходит за рамки гетеросексуального брака с детьми, автоматически ненормально.

Идеи о власти и языке получили развитие в феминистской философии. Луиза Ирригарей в книге Speculum of the Other Woman (1974) показывает, что западная мысль исторически строилась как мужская — «женское» в ней всегда выступало как отклонение от нормы. Язык, по Ирригарей, устроен так, что женский опыт оказывается невыразимым: у него просто нет слов. Она предлагает создавать собственный, «женский» язык — свой способ выразить инаковость, телесность, множественность.

Исследовательница Джудит Батлер утверждает, что язык не просто отражает гендер, а производит его. То, что мы считаем «естественным» в себе и других, часто оказывается результатом повторяющихся языковых актов — например, гендерных обращений, ожиданий, норм. Батлер показывает: мы становимся субъектами через речь — и одновременно подчиняемся ей. Поэтому вмешательство в язык — это вмешательство в реальность.

Таким образом, представления о языке менялись: от античной идеи языка как отражения разума и реальности — к представлениям исследователей 20 века — язык как сложная игра смыслов и арена борьбы за власть над значениями и репрезентацией опыта. В контексте активизма и политической борьбы понимание этих философских идей помогает увидеть, что наши слова не даны нам в неизменном виде раз и навсегда, они исторически сформированы и могут (и должны) переосмысливаться.

Становится очевидно: чтобы менять мир, нужно в том числе критически отнестись к языку, с помощью которого этот мир описан.

Мифы о языке, мешающие слышать и понимать друг друга

Несмотря на десятилетия исследований в области лингвистики, философии и социологии, в повседневном мышлении до сих пор доминирует наивная картина языка. Мы часто воспринимаем слова как что-то очевидное, «само собой разумеющееся». Как будто они просто называют «объективно существующие» вещи.

Эта иллюзия особенно заметна в ситуациях, где люди искренне удивляются, что их слова кого-то задевают. Например, когда руководитель говорит подчинённой: «Ты у нас девочка смелая», — он может и правда считать это комплиментом. Но за «девочкой» стоит целый пласт снисхождения, умолчаний и расстановки ролей: один — взрослый, другой — будто бы нет. В контексте проблемы гендерного дисбаланса власти это выражение очевидно неуместно.

Ещё один показательный пример — избегание слова «лесбиянка». В медиа и публичной речи его часто заменяют на более расплывчатые формулировки: «у неё были отношения с женщиной», «женская дружба, перешедшая в нечто большее», ну и прости господи — «нетрадиционная любовь». Слово вымывается — оно неудобное, чересчур конкретное, возможно страшное или стыдное. Вместо обозначения опыта остается аккуратная обёртка. Так язык отражает динамику власти: одни идентичности получают признание, другие — вежливо выносятся за скобки, при этом «никто не имел в виду ничего такого».

Мифы о «незначительности» языка вредны, ведь они мешают осознать корни наших установок и предубеждений. Рассмотрим некоторые из этих идей.

Миф 1: «Язык нейтрален»

Согласно этой идее, слова не несут в себе никакой идеологии — «слова — это просто слова». Многие думают, что если речь идёт о фактах, язык не может быть предвзятым. Но на практике язык никогда не бывает нейтральным.

Педагог-новатор Пауло Фрейре прямо говорил: «язык не нейтрален», он всегда отражает определенные властные отношения и общественное устройство (Teachers as Cultural Workers: Letters to Those Who Dare Teach, 2005). Любой язык создаётся людьми в социально-историческом контексте, и значения слов пропитаны культурой, политикой, опытом доминирующих и угнетенных групп.

Например, в контексте вооруженного конфликта между Чечней и Россией в 1990–2000-х годах в одни и те же группы назывались по-разному в зависимости от позиции говорящих: для российского правительства — «террористы», для чеченских солдат — «повстанцы» или «борцы за независимость». От выбора слов менялось восприятие происходящего: первое обозначение стигматизировало, второе — легитимизировало сопротивление. Нейтральности здесь нет — язык сам становится участником конфликта и инструментом влияния.

Феминистская критика давно разоблачила миф о гендерной нейтральности языка. Традиционная лингвистика долгое время считала язык нейтральным инструментом, который просто описывает реальность. Критику нейтральности предложила философиня Дженис Моултон (The Myth of the Neutral ‘Man’, 1981). Её понятие «мифа о нейтральном человеке» раскрывает, как якобы универсальные формы языка — вроде использования «он» как обобщения — на деле исключают женщин и небинарных персон из самого основания мысли и речи.

Лингвистические исследования показывают, что даже небольшая разница в формулировке влияет на отношение. Так, в эксперименте респондентов просили высказать мнение об иммиграции, но меняли формулировки. Оказалось, что выражение «illegal immigrants» (нелегальные иммигранты) вызывало значительно менее позитивное отношение, чем синонимичное «undocumented immigrants» (недокументированные иммигранты). Framing unauthorized immigrants: the effects of labels on evaluations, 2014. Одно лишь слово «нелегал» провоцирует образ преступника, хотя суть явления та же. Это убедительное опровержение мифа о нейтральности языка: как мы назовём явление — так его и воспримем.

Миф 2: Язык отражает объективную реальность

На первый взгляд кажется, что язык просто называет вещи. Слово — это будто ярлык на объекте, а речь — способ фиксировать уже существующее. Но исследования показывают: язык не просто отражает реальность, он влияет на то, как мы её видим, к чему относимся «нейтрально», а что считаем отклонением от нормы.

Лингвисты Джордж Лейкофф и Марк Джонсон в книге “Metaphors We Live By” (1980) показали, что язык буквально структурирует мышление через метафоры: например, если мы говорим о болезни как о «враге», то автоматически воспринимаем лечение как «борьбу», пациента — как «солдата», а смерть — как «поражение». Эти слова встраивают состояние в понятные культурные сценарии — даже если они вредны или упрощают опыт.

Ещё один пример — классическая когнитивная загадка, которую часто используют в исследованиях гендерных стереотипов:

Отец и сын попадают в аварию. Отец погибает, сына доставляют в больницу. Хирург заходит в операционную и говорит: «Я не могу его оперировать, он мой сын». Как такое возможно?

Логичный ответ: хирург— это мать. Но большая часть испытуемых (в том числе и я несколько лет назад, когда мне впервые загадали эту головоломку) не может сразу его назвать: слово «хирург» вызывает устойчивый мужской образ.

Это зафиксировано в экспериментах когнитивной психологии и подтверждено нейроисследованиями*: язык запускает предсказуемые сценарии восприятия, и гендер — один из самых жёстко закодированных. Так проявляется сила языка и социального воображения: он формирует по умолчанию кто кем может являться. Вот она — мнимая универсальность лексики, которая на деле оказывается ох какой пристрастной.

Язык создаёт привычные маршруты мысли. И если не замечать, какие образы и смыслы он предлагает «по умолчанию», мы автоматически продолжаем воспроизводить старые иерархии — даже тогда, когда искренне считаем, что оставили их далеко позади.

____________________________________________________________________________

• *Misersky, J., et al. (2014). Norms on the gender perception of 650 English nouns and its relationship with grammatical gender and lexical frequency. Behavior Research Methods, 46(3), 727–738.

• *Stahlberg, D., & Sczesny, S. (2001). The impact of generic masculine forms in job advertisements: A cross-cultural comparison. Psychologie der Sprache und Kommunikation.

____________________________________________________________________________

Миф 3 «Слова сами по себе безвредны, главное — намерения»

Часто можно услышать оправдания: «Я не имела ничего плохого в виду — это просто шутка/такое выражение». В этом случае предполагается, что ранящие или дискриминационные эффекты речи возникают только, если говорящий сознательно хотел оскорбить.

Однако лингвистическая практика и психология свидетельствуют об обратном. Слова могут ранить и маргинализировать даже без злого умысла. Например, когда в коллективе упорно бросают кринжовые шутки про «блондинок» или используют слово «гей» как насмешку, это формирует атмосферу непринятия, пусть даже эти самые шутники «ничего такого не хотели сказать».

Миф о безобидности слов мешает людям из привилегированных групп услышать, что для уязвимых сообществ язык давно перестал быть «просто словами».

Феминистская мыслительница белл хукс (Choosing the Margin as a Space for Radical Openness, 1989) напоминает нам: «язык — это также поле битвы», где угнетенные пытаются «возродиться, примириться, обновиться». Те, кто не чувствуют на себе бремени стереотипов, могут легко отмахнуться: «Ну подумаешь, сказали “баба” вместо “женщина”, не придирайтесь к словам».

Но для женщин подобное слово зачастую несёт шлейф унижения, и его постоянное употребление формирует невидимые барьеры. Намерение говорящего может быть самым добрым, но эффект его речи определяется еще и историко-культурным контекстом, и положением слушающей персоны. Поэтому важно осознавать ответственность за выбор слов — даже тех, которые кажутся привычными и «безобидными».

Развенчание этих мифов важно для коммуникации. Пока язык воспринимается как нейтральный фон, легко не заметить, как слова передают нормы и исключения. Напротив, понимая, что язык окрашен контекстом культуры и власти, — мы сможем внимательнее относиться к словам — своим и чужим, — и предупреждать взаимные непонимания.

Как учитывать ограничения языка
в коммуникации?

Понимание того, что язык несовершенен, требует внимания от всех, кто участвуют в коммуникации. Мы все так или иначе включены в этот процесс — дома, на работе, в компании друзей и так далее. Ниже я предлагаю несколько принципов и практических подходов, которые помогают сделать коммуникацию более чуткой к динамике власти.

1. Проверять свои слова на инклюзивность

Привычный нам язык может содержать устаревшие или дискриминирующие обороты, о которых мы даже не задумываемся. Поэтому стоит выработать привычку периодически делать ревизию собственных выражений.

Например, употребляем ли мы уничижительные или стереотипные слова (типа «трансы», «негры» и т.д.)? Заменяем ли обобщающее «человек» на мужской образ («человек должен знать своё место — он...») там, где можно сказать нейтрально? Если рассказываем притчу, почему герой всегда «он»?

Эти нюансы формируют образ мира у слушателей. В педагогике уже стали нормой рекомендации избегать сексистских примеров в заданиях (например, не писать в учебнике все задачи про «Машу, которая готовит, и Петю, который решает математические задачки» — распределять роли поровну или сознательно ломать стереотип).

На рабочем месте можно вводить вводить гайдлайны по гендерно-чувствительному языку: использовать должности в женском роде для сотрудниц, обращаться к коллективу словами вроде «коллеги и коллежанки» и т.п. Эти меры могут показаться мелочью, но они создают атмосферу включенности, когда никто не чувствует себя «невидимкой».

2. Слушать и учиться у тех, чей опыт отличается от вашего

Ограничения языка проявляются особенно остро, когда мы пытаемся понять чью-то далёкую от нас реальность. Активистке, которая не имеет инвалидности, важно научиться слышать, как говорят о себе люди с инвалидностью, какие формулировки считают оскорбительными или предпочтительными.

Одни предпочитают говорить о себе в первую очередь через идентичность («я — инвалид»), другие — подчеркивать, что инвалидность лишь часть их опыта («я — человек с инвалидностью»). Вместо того чтобы предполагать, лучше спросить у сообщества или изучить публичные заявления их представительниц.

Аналогично с любыми группами: трансгендерные люди сами вводят нужные им местоимения и обозначения гендера; представительницы коренных народов говорят о том, как их правильно называть. Наша задача — уважительно принять эти самоописания. Это проявление этического слушания: признавать, что люди — эксперты своей жизни, а значит и своего именования. Если нас поправляют («не говорите ***, лучше используйте другое слово»), не стоит воспринимать это как нападение. Достаточно просто сказать «спасибо» и больше так не говорить.

3. Создавать пространство, где можно уточнять значения и не бояться «сказать что-то не то»

Осознание проблемности языка не должно парализовать общение. Многие люди, особенно в сообществах среди уязвимых групп, совсем боятся вступать в диалог: «Вдруг я нечаянно обижу человека неправильным словом?».

Эта боязнь понятна, но её можно преодолеть, если предложить группе сформировать культуру доброжелательного уточнения. Как фасилитаторка, я часто проговариваю правила: «Мы все пришли учиться друг у друга. Если кто-то употребил непонятный термин или фразу, которая задела — давайте спрашивать и обсуждать, а не осуждать молча».

Например, у нас в Cheers Queers это возможно через проговаривание ценности уважительного любопытства: «В этой комнате собрались люди с разным опытом, у каждой из нас свой бэкграунд и мы не знаем, как наше слово отзовется в другом человеке. Мы исходим из ценности уважительного любопытства, которая предполагает внимательное и открытое отношение к словам и опыту Другого. Вы можете задавать вопросы, но будьте готовы услышать ответы без спешки и дать человеку пространство говорить о своем опыте на своих условиях».

Такая договоренность позволяет говорить искренне, но в то же время быть готовыми скорректировать свою речь. К примеру, если кто-то в дискуссии сказал: «Да она ведёт себя как *** (ранящее слово)», — вместо ответной агрессии можно остановиться и обсудить: почему это слово причиняет боль, какое другое выражение можно использовать, что человек хотел сказать на самом деле. В результате все учатся и становятся внимательнее. Это и есть практическая фасилитация с учетом ограничений языка: важно признавать, что ошибки возможны, и совместно их исправлять, сохраняя взаимное уважение.

4. Признавать несовершенство языка и прибегать к дополнительным средствам общения.

Язык — не единственный способ выразить мысли или чувства. Иногда переживания настолько комплексные и сложные, что слов может не хватать — это нормально. В таких случаях, особенно работая с уязвимыми группами, полезно дать место невербальным формам выражения: рисунку, музыке, жестам. Например, на тренингах по разрешению конфликтов участницам предлагают сначала нарисовать свою эмоцию, а потом уже попытаться описать её словами — так они осознают оттенки, которые трудно сформулировать сразу.

В группах, где люди говорят на разных языках, стоит учитывать барьер: замедлять темп речи, использовать визуальные материалы, переводить ключевые термины, поощрять работу переводчиц. Если кому-то трудно выразиться из-за стеснения или скованности, можно позволить им написать, а не говорить. Все эти техники исходят из признания идеи: не всё может быть сказано легко, но наша задача как коммуникаторок — помочь человеку раскрыться.

5. Подчеркивать ценность сотрудничества вместо споров о терминах.

В активистских кругах часто ведутся дебаты о «правильных» словах и выражениях. Например, одни настаивают на термине «беременные люди» (чтобы включить транс-мужчин и небинарных людей), другие возражают, что это обесценивает опыт женщин. Такие дискуссии важны, однако нужно помнить, что язык — гибкий инструмент, и нельзя одномоментно добиться от всех идеальной корректности. Важно не превращать обсуждение языка в очередную битву, где люди клеймят друг друга за малейшее отклонение.

Чуткий подход предполагает добрые намерения: если человек готов меняться и уважать других — важно поддержать его на этом пути, даже если персона не сразу освоила все тонкости. В конечном счёте цель — не в том, чтобы говорить по списку «правильных слов», а в том, чтобы через речь проявлять эмпатию и солидарность.

Язык — лишь средство. Поэтому иногда полезно сместить фокус со слов (как оболочки) на смысл: если собеседница высказала мысль грубовато, попробовать отрефлексировать вместе, что она имела в виду, и предложить другую формулировку. Такой совместный метаязыковой труд сближает и стратегически работает лучше пристыживания за ошибки. Язык достаточно быстро способен меняться под влиянием социальных трансформаций. То, что вчера считалось утопией (например, заблаговременное обозначение местоимений или отказ от расистских наименований), сегодня постепенно входит в норму общения.

Мы не должны терять надежду, что речь может стать пространством для диалога вместо регулярных баталий. В наших силах практиковать язык как средство взаимообмена и взаимопонимания. Тем самым мы становимся витринами для нашего ближайшего социального круга и нормализуем более чуткое отношение к языку — постепенно складывается новая норма.

Заключение

Таким образом, учитывая ограничения языка, важно сохранять к нему критическое уважение. Критическое предполагает рефлексию его влияния, анализ динамики власти, разоблачения вредных мифов как вызов дискриминационным нормам речи. Под уважением я имею в виду — осознание, что без языка не обойтись, и он дает нам инструменты для перемен. Язык работает — он действительно воздействует на людей, ранит или исцеляет, объединяет или разделяет. А значит, работая с языком осознанно, мы можем менять социальную реальность.

Маленькое изменение в вокабуляре — например, использование феминитивов или внимательных терминов для узявимых групп — способно со временем трансформировать мышление целого поколения. Мы ежедневно стоим перед выбором слов. Пусть этот выбор будет в пользу чуткости, эмпатии и включенности.

Прошу вас, не путайте язык с территорией. Язык — это карта, средство для описания территории. Можно использовать весь набор корректных выражений — и при этом вести себя как агрессивный начальник или сноб. И наоборот — человек может ошибаться в терминологии, но быть по-настоящему внимательным. Поэтому важно не ставить друг другу словесные ловушки, а возвращаться к смыслу: что человек хотел сказать, и как можно с этим обходиться.

Язык не существует в вакууме. Он меняется потому, что меняется ландшафт социальности. Всё, что сейчас звучит «странно» — гендерно-нейтральные слова, феминитивы, непривычные местоимения — однажды станет нормой. Потому что за этими словами стоят реальные люди, у которых есть голос. И если мы хотим говорить открыто и искренне — придётся научиться слышать этот голос, даже если он звучит не так, как мы привыкли.

Я, Татьяна Калинина — независимая междисциплинарная исследовательница, квир-активистка и авторка этого текста. Если вы хотите поддержать мою работу, пожалуйста, отправьте донат. Даже небольшая сумма поможет мне продолжать писать.